Скушай меня, Егорушка!

В прокат выходят «Консервы» Егора Кончаловского — уголовно-политический триллер про честного журналиста и страшные заговоры.

Честный журналист (Башаров) покупает у прикормленного стрингера запись разговора высоких чиновников, из которой следует, что скоро кто-то поживится российскими ядерными материалами. Решив посоветоваться со своим другом-генералом, парень совершает ошибку: дружок оказался участником заговора, вдобавок неравнодушным к жене журналиста. Против бедняги сфабриковывают дело, и он оправляется на северный прииск: мыть золотишко для начальника зоны днем и получать от прикормленного лагерного «актива» ночью — очень многим хочется узнать, в какой банковской ячейке находится копия диска с компроматом.

В том же лагере мотает срок бывший спецназовец (Серебряков), которого, угрожая семье, вынудили убить ключевого свидетеля по тому же делу.

Когда вор в законе Фома (Шакуров) собирается в побег, журналист и боец отправляются с ним — навести порядок на воле.

Сделав малоудачное отступление в сторону чистого триллера в фильме «Побег», Егор Кончаловский отмотал назад — к своей выдающейся авантюре под названием «Антикиллер» (понятное дело, к первой части). Местная мифология, перекрученная легким ироническим юродством, породила тогда восхитительного мутанта, как если бы Такеши Китано сыграл участкового из Долгопрудного. «Консервы» — тоже мутант, но другого рода, как если бы Куценко сыграл японского городового.

Ирония превратилась в утробный хохот сумасшедшего, читающего «Московский комсомолец».

И дело тут даже не в синопсисе, словно написанном практиканткой из пресс-службы ФСБ. В известном смысле, «Консервы» — это идеальный мир, где каждая фигура является идеальным воплощением самой себя. Бенефис Сергея Векслера, сыгравшего начальника лагеря, любовно копящего ворованное золото, — полноразмерная модель «кума» из сновидений, вызванных паленой водкой. Седые строгие мужчины, охраняющие покой страны, — из сновидений, вызванных паленой водкой и программой «Время». Воры — это даже не «Место встречи изменить нельзя», а передвижные театры народной правды страны, где не может быть свободы, зато вполне возможна воля. Вообще, каким-то образом ментовско-блатные дела удаются Кончаловскому удивительно живописно.

В отличие от всего прочего. Неизбежная Любовь Толкалина, неизбежный и хамский продакт-плейсмент, вывихнутые суставы сюжета и окаменевшие физиономии большинства исполнителей — это все частности. Исключительная грубость, с которой история в финале выворачивается наизнанку — тоже.

Кроме того, вовлечение в бред — дело трудное, и если уж беглые зеки, еще облаченные в ватники с нашитыми номерами, могут оказаться в тайной пещере рэйверов — пожирателей грибов, то почему не Толкалина?

Проблема в том, что над некоторыми вещами смеяться нельзя, но не потому что воспрещается, а потому что съедят. Попытка освоить бескрайнюю галлюцинацию спецслужб, коррупции, прессы, международных заговоров и дикого, как лесной человек, гламура, предпринятая в «Консервах», аккуратно встроилась в окружающую среду. Вышло некое частное хихиканье между суши и мохито, дело вполне знакомое, основа, можно сказать, местной общественной жизни.

Впрочем, консервы, ставшие основной метафорой в фильме, — законсервированные ядерные материалы, консервные банки, куда кум Векслер прячет свое золото, взятый в побег бедолага, предназначенный для съедения, — образ вполне емкий. После фильма так себя и чувствуешь: лежишь себе в банке, преешь, пока кому-нибудь не понадобишься — кассу сделать, на выборы сходить, да мало ли что еще.

Антон Костылев, Газета.Ru, 24 января 2007

Маша и медведи

Убить нельзя помиловать

Допилась

В чем сила, Брат?